Буддизм в Индии

"Нет религий западных и восточных, а есть ближневосточные и дальневосточные", – говаривали московские востоковеды, и это правда, если говорить о мировых религиях, а в понятие "дальний восток" включать Индокитай. Само слово религия при этом, конечно, остается заимствованным из ближневосточного лексикона, восходя к латинскому religio- связь, что предполагает связь с Богом, что часто оказывается неприменимым на Востоке. Поэтому Далай-лама и утверждает, что "Буддизм – не религия, а наука о сознании".
Но давайте для простоты будем все же пользоваться привычными словами.
Буддизм – древнейшая из мировых религий, распространенная во многих странах Азии, а сейчас и на Западе 1 появился в Индии в VI-V вв. до н.э.
Буддой – "Пробужденным" был назван царевич Сиддхартха Гаутама, когда познал причину наших страданий и путь избавления от них. Под страданием в буддийском учении понимается не столько собственно страдание, сколько отсутствие полного и вечного счастья. Ведь, с одной стороны, удовольствия преходящи, а с другой – можно ли быть счастливым, когда столько людей и других существ вокруг нас страдают? Причиной же страданий являются не внешние обстоятельства, как мы обычно думаем, а аффектированность нашего внутреннего мира. Достижение покоя нирваны возможно только по устранении причин страдания – аффектантов психики, и прежде всего трех ядов: жажды, нетерпимости и неведения, лежащего в их основе. Путь их устранения – широкий спектр методов очищения психики, самосовершенствования – продолжает обогащаться и сейчас в сотнях самостоятельных буддийских школ.
Будда сознательно не учил о том, что мир конечен или бесконечен, вечен или невечен, устроен таким или иным образом. Естественнонаучные проблемы – сфера науки. "Подобно тому, как весь океан имеет один вкус – вкус соли, так и все мое учение имеет один вкус – вкус освобождения от страданий", – говорил Будда. Таким образом, в своем "архетипическом" виде учение Будды свободно от какого-либо набора неизбежно устаревающих постулатов. Поэтому у буддистов, в отличие, например, от христиан, нет нужды постоянно заниматься примирением основоположений веры и все время обновляющихся научных теорий. Будда фиксирует лишь экзистенциальный факт неудовлетворительности бытия, предлагая способ ее преодоления:
"Каждое учение, о котором ты можешь сказать, что оно ведет к освобождению от страданий, а не к страданиям; к независимости, а не к связанности; к уменьшению мирских приобретений, а не увеличению; к простоте, а не к алчности; к доброжелательности, а не к недружелюбности; к уединению, а не к общительности; к достижению, а не к сонливости; к радости от добра, а не к радости от зла, – о таком учении с определенностью можешь сказать: это и есть Дхарма. Это и есть учение."
Васубандху Или, устами великого буддийского философа Васубандху:
"Что такое Дхарма, учение? Неважно, зовете вы его "буддизмом" или нет. Настоящему учению требуются, по крайней мере, два свойства. Когда вы его практикуете, ваши аффекты уменьшаются. Это первое. А второе – учение защищает вас от мук и несчастий сансары. Когда эти два свойства есть, – это Дхарма Если их нет, – это не учение."
Такого рода широта взглядов, возможно, и служит наиболее привлекательной чертой буддизма для современного человека с его скептическим складом ума и пренебрежительным отношением к догме. Нет ни одного пункта буддийской доктрины, который был бы сочтен неприкосновенным для критики. Даже доктрина о перерождении душ, являющаяся, как кажется, одним из краеугольных камней всей теории, может быть отвергнута, как говорит Его Святейшество Далай-лама, – если наука сумеет доказать, что перерождения нет. Учение Будды опирается исключительно на практический опыт.
Вообще складывается впечатление, что учение Будды с самого начала было адресовано наиболее образованной части общества. Даже если посмотреть на географию 40-летней проповеднической деятельности Будды Шакьямуни, мы увидим, что по большей части она проходила в городах, то есть адресована была горожанам. А города как заметное социальное явление лишь незадолго до этого стали распространяться в Индии, что было связано с развитием рисового земледелия, быстрым ростом разделения труда и – резким размежеванием деревенского, "традиционного", и городского, независимого, образа жизни. Являясь рассадником индивидуализма, город вырывал человека из привычного ролевого статуса в сельской общине, награждая его взамен развлечениями, разнообразием, а также чувством одиночества, потерянности в толпе. Именно горожанам, втайне тосковавшим по утраченным ценностям коллективизма, оказалось близко учение Будды об отсутствии индивидуального "я" и об "эгоизме" как корне всех страданий.
Да и сегодня, если взглянуть на протекающее в последние десятилетия медленное, но уверенное распространение буддизма в России, легко можно заметить, что привлекает он прежде всего интеллектуальную элиту общества, тех, кто ищет глубоких прозрений в суть реальности и чувствует потребность действительного, а не косметического изменения своей жизни. Истинно интеллигентный человек живет согласно своим убеждениям и ему нелегко сменить в красном углу портрет Ленина (если по иронии судьбы он там и оказался) на портрет Христа. Поиск истины – драматический процесс, полный страданий, требующий напряжения всех интеллектуальных и духовных сил, и именно осознание страдания – первая из Четырех истин Будды – служит порогом двери духовных поисков. А истина, как сказал философ, не разменная монета, которую можно переложить из кармана в карман. Чтобы постичь те истины, которые постиг Будда, необходимо самому пройти его путь.
Разумеется, в первом приближении буддийское учение так же просто, как и все другие великие учения. Замечательный английский буддолог, а в прошлом марксист, Эдвард Конзэ очень точно заметил, что "в каждой великой религии можно найти все, что есть в других великих религиях". Вопрос лишь в том, насколько это развито. Взять для примера простые нормы нравственности, коих Будда проповедал пять: не убивать (не только людей, но и вообще никого), не развратничать (то есть не приносить зло другим через секс и уважать принятые в обществе сексуальные нормы), не воровать, не лгать, не пить.
Курить вообще-то можно, – при жизни Будды этот вопрос не был актуален, как сегодня, но однажды Его Святейшество Далай-лама сказал: "Помните при этом, что все наши усилия направлены к тому, чтобы очистить сознание, а сигареты делают нечто обратное."
Запрет же на вино возник в буддийской среде не сразу, а, как рассказал проповедующий в последние годы в Петербурге тибетский учитель дост. Чжамьян Кьенце, в результате забавного инцидента с одним непутевым монахом. Трудной судьбы человек, он все же, усердно практикуя, смог достичь святости и, продолжая вести образ жизни нищенствующего монаха, однажды попал в глухие места, где в озере жило страшное чудовище, постепенно пожиравшее окрестных жителей. Не обращая внимания на предупреждения, монах пошел прямо к озеру и стал мыть в нем ноги. Возмущенное чудище вылезло на берег и уже хотело проглотить злочинца, но тот силой своих чудотворных способностей уменьшил дракона до размера мизинца и посадил в свою милостынную чашу. Празднуя избавление от верной погибели, местные жители целую неделю поили героя и, только когда допоили до полной прострации, отвезли обратно в монастырь. Придя через несколько дней в себя, он удостоился следующего поучения Блаженного: "Будучи пьяным, ты не смог бы справиться и со своим драконом-малюткой, что уж говорить о серьезной опасности!" И вино для монахов стало совершенно запретным. Миряне же вольны принимать или не принимать этот обет, как, впрочем, и все остальные.
Надо сказать, что обеты для буддистов – тоже не догма, и, поскольку учение Будды ставит во главу угла не личное спасение, а помощь другим, главнейшей из заповедей является сострадание. И, если из сострадания к тому или иному существу мы видим необходимость формально нарушить любой из остальных обетов, мы обязаны это сделать. Так, в одной из историй о прежних рождениях Будды рассказывается, как он, уже будучи Бодхисаттвой, лично вынужден был убить одного человека во имя спасения пятисот других.
Будда, разумеется, ничего не писал. Мы даже не знаем точно, на каком языке он разговаривал, но известно, что он был противником жесткой фиксации Учения на каком-либо одном языке. Это видно из следующего эпизода:
«Два монаха, владевшие прекрасным слогом и красноречием, пришли к Будде и сказали: "О, Блаженный, монахи различных имен, родов, каст и семейств коверкают слова Будды, повторяя их на своих наречиях. Позволь нам переложить их на ведийский язык". Владыка упрекнул их: "Невежды! Как вы могли такое сказать? Это не приведет к обращению необращенных"... И он изрек проповедь и наказал всем монахам: "Не следует перекладывать слова Будды на ведийский язык. Всякий, кто это сделает, будет повинен в проступке. Я повелеваю вам, монахи, изучать слова Будды на своих наречиях2."»
И даже после того, как через несколько столетий слова Будды были записаны, записаны они были на разных языках, и палийская версия канона с буддийской точки зрения не может считаться более святой, чем санскритская, тибетская или китайская. Различия между ними выявляются с помощью текстологического, а не теологического подхода.
"Все, что хорошо сказано, – слово Будды!", – говорится в буддийском Писании.
Вряд ли можно было ожидать, однако, что все ученики Будды окажутся способны воспринять универсализм воззрений Учителя. Еще при его жизни в общине начинаются споры, которые в первые столетия после паринирваны Будды улаживаются на буддийских Соборах, а впоследствии приводят к возникновению многочисленных самостоятельных форм буддизма, получивших к тому же разнообразную этническую окраску. В современном мире они существуют в рамках трех основных направлений этой религии: Южный буддизм, или Тхеравада, распространен главным образом на Шри Ланке, в Бирме, Кампучии, Лаосе и Тайланде и, по-видимому незаслуженно, зачастую именуется Хинаяной – "Малой Колесницей" для отличения от "Великой Колесницы" – Махаяны Дальневосточного (Китай, Япония, Корея, Вьетнам) и Северного буддизма. Последнее название относится к буддийским школам обширной сферы влияния тибетоязычной культуры, охватывающей помимо собственно Тибета ряд областей Северной Индии, Китая, Непал, Монголию. Именно Северный, т.е. тибетский, буддизм распространен с XVII века и в нашей стране.
Идеалом Малой Колесницы является образ архата, т.е. того, кто полностью очистил свою психику от загрязнений и достиг покоя нирваны. Великая Колесница делает акцент на величии бодхисаттвы – стремящегося не столько к личному спасению, сколько к освобождению от страданий всех живых существ. В Северном же буддизме присутствуют обе эти традиции, почерпнутые непосредственно из Индии, а господствует при этом особая школа Великой Колесницы – Ваджраяна.
Ваджраяной – "алмазной колесницей", – венчающей учение Пробужденного, называют эзотерическое направление Махаяны, где главным средством практики выступают йогическая медитация и иные методы работы с сознанием, позволяющие достичь состояние Будды максимально быстро. Эту школу называют также "мантраяной" (колесницей мантр) или тантрой. Эффективность тантры достигается за счет того, что вместо всеобщего фронтального наступления "регулярных войск" медитативной практики, последовательно очищающих один за другим элементы нашей психики, используются штурмовые отряды "спецназа", захватывающие ключевые места "зааффектированной (заклешованной)" территории и обеспечивающие быструю и бескровную победу.
Элементы тантризма встречаются уже в очень ранних буддийских текстах, но систематическую разработку они получают лишь в III-Х вв. в таких текстах, как Гухьясамаджа-тантра, Чакрасамвара-тантра, Калачакра-тантра и др. Позднее время появления подобных произведений объясняется их эзотеричностью, сложностью, из-за которых эти тайные учения Будды были скрыты до времени.
Философскую подоплеку Ваджраяны составили учения школ йогачары, мадхъямики и, в особенности, праджняпарамита, утверждавшая относительность, пустоту (санскр.: шунья) любого понятия, даже таких, как Будда или нирвана. Из пустоты создает йогин своих божеств, иконология которых вобрала в себя, зашифровала весь философско-психоделический арсенал буддизма, – и в пустоте растворяет их в конце каждого ритуала. Само слово "ваджра" (букв.: "алмаз") понималось как символ пустоты:

"Пустота называется ваджрой,
потому что тверда и незыблема,
неизменна, непроницаема,
несгораема, неразрушима", –

говорится в сочинении знаменитого буддийского философа XII века Адваяваджры "Таттваратнавали"
Первые исследователи Ваджраяны были шокированы сексуальным символизмом тантрийских божеств и текстов, где они увидели моральную деградацию, конгломерат суеверий и предрассудков. Лишь к середине нашего столетия, когда стали известны некоторые из ключевых текстов Ваджраяны, выяснилось, что тантрийские тексты сознательно создавались метафорическим языком, значение слов которого ученику открывал учитель лишь после посвящения. Таким образом, живая, устная интерпретация текста обретает решающее значение для понимания учения, и соответственно повышается роль дающего эту интерпретацию учителя. Культ учителя и становится наиболее характерной чертой этики всех четырех классов тантрВаджраяны. Гуру начинают рассматривать как существо, стоящее выше любого Будды, не говоря уже о божествах и прочих существах иных планов бытия. Как резюмирует один из иерархов тибетского буддизма Панчен-лама Лозанг Чойки Гьялцен (1570-1662) в известном трактате "Ритуал почитания Учителя":
"... лишь одной из пор волосков [своего тела] сострадательный Защитник [т.е. учитель] больше способствует нашим религиозным заслугам, чем все Победители [т.е. будды] всех времен во всех сторонах света!"
Все без исключения средневековые руководства Ваджраяны уделяют значительное место разъяснению понятия "учитель", ставя почитание учителя во главу угла всей религиозной практики. В результате такой установки большинство верующих, как монахов, так и мирян, обратили весь свой религиозный пыл на почитание духовных наставников, надеясь, что этого будет достаточно если и не для обретения нирваны, то хотя бы для последующего рождения в более благоприятных условиях. Всякий человек, одевший желто-красные одежды буддийского священнослужителя, мог рассчитывать на благоговейное отношение со стороны простых верующих. Монашеское сословие в странах распространения буддизма стремительно увеличивалось и к XVI-XVII вв. составляло уже очень значительный процент населения таких стран, как Тибет и Монголия.
Поэтому не случайно некоторые исследователи Северного буддизма, впечатленные количеством монахов, а также внешним отличием ритуалистики и символики тибетского буддизма от ранее известных южных школ, именовали это направление "ламаизмом" – от тибетского слова "лама", означающего "учитель". В буддийском мире название "ламаизм" не находит поддержки, и Его Святейшество Далай-лама специально замечает в своей книге "Буддизм Тибета": "Тибетские ламы не изменили его (буддизм – А.Т.), не смешали с другой религией... я думаю, что те, кто, замечая небольшие отличия от индийского буддизма, обусловленные местом, временем и внешними условиями, называет тибетский буддизм "ламаизмом", подразумевая, что это трансформированный буддизм, – совершенно неправы" (с. 21-22). Думается, следует уважать желание буддистов Тибета носить собственное имя, а не чуждое прозвище.

А. А. Терентьев


1 Во Франции, например, по числу последователей буддизм вышел на второе место после католицизма.
2 Цит. по Сангхаракшита ("Буддизм России" № 26)

Copyright © Буддизм России 2004. Все права защищены. www.BuddhismOfRussia.ru